На это собрание я бы за тысячу рублей не пошел, если бы не боялся, что Елизавета Максимовна пошлет телеграмму на льдину. Интересно, почему так получается: не хочешь идти, а все равно идешь. Я ведь знал, что будут ругать. Меня на каждом собрании ругают, будто я хуже всех. Может быть, я просто родился недисциплинированный, а потом стану таким дисциплинированным, что у них слюнки потекут. Папа говорит: «Человек все время меняется». И я тоже меняюсь. Раньше я был еще и похуже, а сейчас стал лучше. А буду еще лучше. Может быть, лучше всех. А как человек себя ведет - это еще ничего не значит. Мы вот играем в войну. Одни бывают фашистами, а другие - нашими. Так что же, те, которые изображали фашистов, когда станут взрослыми, будут фашистами, что ли?
А я про шпионов люблю читать. Может быть, я шпионом буду?
И еще я ненавижу, когда врут по-настоящему. Если сказать, что видел собаку, у которой хвост на носу, а нос на хвосте, то это будет неправда, но вроде шутки. А если тебя спросят: «Ты учил урок?» - а ты не выучил, но говоришь: «Выучил» - то это будет настоящая брехня.
Когда меня спрашивают, я всегда говорю, как было. Но у меня все полу чается как-то неудачно.
Например, мне говорят:
- Готов отвечать?
Я говорю:
- Нет.
- Почему?
- Не выучил.
- Почему не выучил?
- В хоккей играл.
Ребята начинают смеяться. Учитель сердится. А я - виноват? Я сказал правду. Я на самом деле играл в хоккей. Чего ж тут смешного?
Учитель говорит:
- Разве ты не понимаешь, что это безобразие: играть в хоккей вместо уроков?
Я отвечаю:
- Понимаю. Но у меня так вышло.
Ребята опять смеются. А я виноват, что у меня так вы шло? Я не забывал, что надо уроки делать. И я не буду врать, что я там заигрался и забыл или что у меня бабушка заболела. Я все помнил. Только мне со двора уходить не хотелось. И я сказал правду. Значит, нужно мне поставить двойку - и все.
Но меня начинают спрашивать:
- Если понимаешь, то почему не делаешь?
- Тебе что - хоккей важнее уроков?
- Ты что, и дальше намерен так поступать?
Я очень не люблю отвечать на такие вопросы. Хотя ответить ничего не стоит. Сначала нужно сказать: «Я понимаю, что это нехорошо». Потом: «Извините, пожалуйста». И под самый конец: «Честное слово, больше не буду».
Тогда получится, что я осознал свою вину и хочу исправиться. А я еще не знаю, исправлюсь я или нет. Или, может, я завтра под трамвай попаду и снова уроков не выучу… Тогда мне опять скажут, что я не держу своего слова.
У нас в классе есть Вовка Дутов. Он всегда говорит: «Извините, пожалуйста, это в последний раз». Но с этим последним разом он уже два года сидит в шестом классе. Он скоро дырку просидит на своей парте. А у меня только две тройки: по ботанике и по поведению. Но все равно на собраниях меня ругают.
На прошлом тоже ругали.
Сначала все было ничего.
Елизавета Максимовна сидела за столом, Лина Львовна села за мою парту - наверное, хотела, чтоб я ее простил. Но я нарочно от нее отвернулся.
Елизавета Максимовна постучала по столу карандашом, и мы стали выбирать разные должности.
- Ребята, вы должны отнестись к сегодняшнему собранию серьезно, вдумчиво, по-пионерски, - сказала Елизавета Максимовна. - Если кто-нибудь хочет высказаться, не стесняйтесь, говорите прямо. Начнем со старосты. Как вы думаете, хорошо работала в прошлом году Вика Данилова?
Ребята молчали. Никто не хотел начинать первым. Потом Вовка Дутов запыхтел. Он всегда пыхтит, прежде чем сказать что-нибудь. Елизавета Максимовна посмотрела на него.
- Ну, Дутов?
- Хорошо, - сказал Вовка.
- Значит, возражений нет? Данилова остается старостой. Кто за это предложение?
Все подняли руки. А я не поднял. Я не был «против», но «за» я тоже не был. У нас в классе вообще никакой работы не ведется. Один раз только стенгазету сделали: вырезали из «Огонька» картинки и наклеили на лист бумаги. Сверху написали: «За отличную учебу». Только там никакой учебы не было. Вырезали одни самолеты и еще про служебных собак.
Данилова тоже работы не вела. Она из класса всех выгоняла в переменку. Если уж она так хорошо выгоняла, то пожалуйста… Я бы еще лучше выгнал.
- А ты, Шмель, почему руки не поднимаешь? - спросила Елизавета Максимовна. - Ты - против?
Я говорю:
- Нет, Елизавета Максимовна, не против. Я не согласен, что «хорошо». Данилова нас из класса выгоняла. Если даже она очень хорошо выгоняла, то все равно больше ничего не делала.
- А ты сам что делал? - крикнула Вика. - Я тебя больше всех выгоняла.
Я повернулся к Вике и говорю:
- Ну и что? Если бы я из класса сам выходил, тебе вообще было бы делать нечего. Вот и получилось бы, что ты плохо работала. А так, из-за меня, ты хорошо работала.
Ребята засмеялись. И Лина Львовна засмеялась. А Елизавета Максимовна сказала:
- Тебя, Шмель, почему-то не выбирают. Садись на место и не мешай.
- Я не мешал, вы сами спросили.
- Хорошо, хорошо. Довольно разговоров.
Я сел и показал фигу Вовке Дутову. А он погрозил мне кулаком. Тогда я быстро нарисовал в тетрадке человека с еловой шишкой вместо головы и опять показал Дутову. Он запыхтел и снова погрозил кулаком.
Пока я рисовал, Борьку выбрали председателем совета отряда за то, что он клеил газету. Он и в прошлом году был председателем, потому и газету сделал. За Борьку я голосовал - все-таки мы с ним живем на одной лестнице.
В это время открылась дверь, и вбежал Владик, наш вожатый - весь красный и волосы мокрые.