Шел по городу волшебник. Повести - Страница 33

А Костя, который не знает, что у Веры Аркадьевны больное сердце, все же понимает - чуть не случилось что-то ужасное. Такое, когда звонят телефонные звонки и приезжает машина «скорой помощи». И люди тогда толпятся у этих машин, как будто это очень важно - заглянуть в лицо тому, на носилках. Костя не знает, что у Веры Аркадьевны бывает так и дома, когда она проверяет тетради, и в трамвае, когда она едет в школу с другого конца города. Косте кажется, что это он виноват во всем. Приготовленные слова вылетают из его головы, и он торопливо говорит. Не для себя - для Веры Аркадьевны, чтобы ей было лучше, чтобы вокруг стало светлее, чтобы все быстрее кончилось.

- Я обещаю, Вера Аркадьевна. Честное слово!

В эту минуту он верит в свои слова. Он верит, что будет собирать пузырьки, дружить с Викой Даниловой, перестанет строить рожи на уроках и дразнить Дутова.

А Вере Аркадьевне уже лучше. Это прошло. Когда э т о не проходит быстро, пузырьки уже бесполезны. И Вера Аркадьевна верит Косте. Ей всегда легче поверить хорошему, чем плохому.

- Иди на урок, Костя, - говорит она. - Только на урок, а не слоняйся по коридору. Скажи, что я тебя задержала.

Дверь открывается и закрывается.

- Вера Аркадьевна, вам плохо? - спрашивает Лина Львовна.

Вместо ответа Вера Аркадьевна достает из стола бумажку. Она показывает ее Лине Львовне. Там написано: «Вера Аркадьевна, зайдите срочно в пионерскую комнату. Неизвестный».

- Помнишь, Лина, - говорит Вера Аркадьевна, - я к тебе заходила… Ну, тогда… Это ведь он написал. У него с первого класса буква «д» с закорючкой. Никак я не могла отучить его от этой закорючки.

Но Лина Львовна все еще не может опомниться.

- Ой, Вера Аркадьевна, как я испугалась! Вы такая бледная стали.

- Ты знаешь, зачем он это написал? - спросила Вера Аркадьевна.

- Не знаю, - говорит Лина Львовна.

- Он ведь тебя пожалел. Они очень теряются, когда плачут взрослые. Им кажется, что весь мир рушится.

- Я больше не буду плакать, - смущенно говорит Лина Львовна. - Я постараюсь никогда не плакать, Вера Аркадьевна.

- Так уж и обещаешь, - улыбается Вера Аркадьевна. - Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает - исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нем поговорю.

- Ой, Вера Аркадьевна! - восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.

Вера Аркадьевна засмеялась.

- Иди, иди, Линочка.

Тем временем Костя шел по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего, нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде - на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа - полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всем Севере.

Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял ее, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.

- Почему ты не на уроке?

- Вы же сами…

- Я знаю, что сама, - спокойно сказала Елизавета Максимовна. - Почему ты не торопишься?

Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз невидимка оказался сильнее его.

- А я что, бежать должен?

- Должен, - твердо сказала Елизавета Максимовна. - Если тебе приказывает учитель, будешь бегать - и все, что угодно.

- Я не буду бегать, - ответил Костя.

Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.

- Почему ты боишься смотреть мне в глаза?

- Нипочему, - сказал Костя.

«Нет, это невозможно, - подумала Елизавета Максимовна. - Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да, да, именно так. Ибо воспитывать - значит ломать, неумолимо отсекать все гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем - детские обиды проходят быстро… Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра… Кто знает, что будет завтра! Они не любят меня, - думала Елизавета Максимовна. - Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твердой».

Мысль о том, что она всегда была решительна и справедлива, наполнила гордостью душу Елизаветы Максимовны. Прошедшие годы казались ей подвигом, который никогда и никто не оценит. Это было немного грустно, но во всякой грусти есть что-то приятное. Вспоминая о своей жизни, человек всегда становится немного добрее, и сейчас Елизавета Максимовна, пожалуй, могла бы простить Костю.

- Если ты, Шмель, дашь мне честное слово…

- Я не дам слова.

- Тогда, Шмель, кончено.

Елизавета Максимовна повернулась и медленно пошла прочь.

А из кабинета завуча, навстречу ей, вышла Лина Львовна. Они встретились на середине коридора, и Лина Львовна посторонилась, пожалуй, слишком поспешно.

«Вот Лине я сумела внушить уважение, - подумала Елизавета Максимовна. - Это уже на всю жизнь». И внезапно, повинуясь какому-то неожиданному для нее порыву, быть может все еще продолжая спор с учеником Шмелем, она спросила:

- Линочка, скажи мне… Вот ты у меня училась… Как относился ко мне твой класс?

Лина Львовна широко открыла глаза: не в обычае Елизаветы Максимовны было задавать такие вопросы.